Castle Of WinterMoon

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Castle Of WinterMoon » Классика » Говард Лавкрафт


Говард Лавкрафт

Сообщений 1 страница 2 из 2

1

http://www.lovecraft.ru/author/photo/auth/young_big.jpg

I am providence...

Фраза, вынесенная в заголовок - единственное, кроме имени и дат, что помещено на могильном камне Лавкрафта (Providence - город в котором он родился и, одновременно - провидение). Неизвестно, было ли таково его желание или это инициатива его соратников. Но, в любом случае, фраза очень точно отражает положение вещей - практически неизвестный при жизни, ведущий спокойный, даже затворнический образ жизни, после смерти Лавкрафт стал культовой фигурой, обросшей огромным количеством слухов и домыслов. Причиной этого, несомненно, является его творчество, ценимое ранее только узким кругом друзей и поклонников, а в настоящее время признанное классикой и взятое стартовой точкой для многочисленных последующих продолжений и подражаний. Но прежде чем перейти непосредственно к творчеству, давайте попробуем собрать воедино вссе немногие и разрозненные сведения, которые имеются о самой жизни автора.
Говард Филлипс Лавкрафт родился 20 августа 1890 года в городе Провиденс штата Род-Айленд. Его родители, мать - Сара Сюзан Филлипс Лавкрафт и отец - Винфилд Скотт Лавкрафт, тогда жили в доме 454 (тогда еще 194) по Энджелл Стрит.

Когда Говарду было три года, его отец перенес нервный срыв, находясь в отеле в Чикаго (он работал коммивояжером) и после этого был помещен в лечебницу, где и провел пять лет, вплоть до своей смерти 19 июля 1898 года.

После смерти отца, мальчика растила мать, две тетки и, особенно, дед - Виппл Ван Бьюрен Филлипс. У деда была самая общирная библиотека в городе (а может и во всем штате) и это сыграло не последнюю роль в формировании читательских пристрастий Говарда. Он рано начал читать и писать сам (еще раньше он начал просто сочинять устные стихи). И одно из первых произведений, которые он отмечал, как самое любимое и впечатлившее его, были "Сказки 1001 ночи" (Arabian Nights), прочитанные впервые им в пятилетнем возрасте. Именно оттуда родился Абдул Альхазред, ставший впоследствии псевдонимом самого автора, а еще позднее - персонажем его рассказов, автором Некрономикона. И именно этой книге, Лавкрафт обязан восточным мотивам в его последущем творчестве. Также автором были с детства любимы греческие мифы, Илиада и Одиссея, отражения которых мы также можем встретить позднее в его поэзии и прозе.

С раннего детства, Лавкрафт отличался слабым здоровьем. Практически не имея друзей, большинство своего времени он проводил у деда в библиотеке. Но его интересы не ограничивались литературой, как профессией. Он серьезно занимался химией, астрономией, историей (в особенности, историей родного штата и Новой Англии). Еще в школьном возрасте самостоятельно начал издавать газеты и журналы, посвященные своим научным интересам и исследованиям (The Scientific Gazette (1899-1907) и The Rhode Island Journal of Astronomy (1903-07)). Распространялись они в основном среди однокласников и последующих друзей и соратников.

В школе (Hope Street High School) его интересы и исследования одобряются учителями, которые заменяют Говарду друзей среди сверстников. И в 1906 году его статью по астрономии впервые публикует The Providence Sunday Journal. Позднее, он становится постоянным ведущим колонки в The Pawtuxet Valley Gleaner, посвященной астрономии. А еще позднее и в таких изданиях, как The Providence Tribune (1906-08), The Providence Evening News (1914-18) и The Asheville (N.C.) Gazette-News (1915).

В 1904 году умирает дед Говарда. Они с матерью испытывая финансовые затруднения вынуждены покинуть особняк, в котором жили и переехать в тесную квартиру в доме 598 по Энджелл Стирт. Говард очень сильно переживал потерю своего дома, в котором родился и который был его родным. В 1908 году у самого Говарда случается нервный срыв, что вынуждает его покинуть школу, так ее и не окончив. Попытка поступить в Университет Брауна (Brown University) заканчивается неудачей, что приводит к еще более затворническому образу жизни Лавкрафта.

С 1908 по 1913 Лавкрафт практически не выходит из дома, продолжая заниматься астрономией и поэзией. Выход из затворничества произошел очень оригинально. Читая по много старых "дешевых" журналов, среди которых был The Argosy, он наткнулся на любовные истории некоего Фреда Джексона. Это и побудило его написать гневное письмо в журнал. Оно было опубликовано в 1913 году и вызвало бурю протеста от почитателей Джексона. Это привело к целой переписке на страницах журнала, в которую были вовлечены многие люди и авторы. Среди них был и Edward F. Daas, президент United Amateur Press Association (UAPA). Это была организация, включавшая молодых авторов со всей страны, которые писали и издавали свои собственные журналы. Он и предлагает Лавкрафту стать членом UAPA. И в 1914 году его предложение принимается.

Лавкрафт начинает издавать свой собственный журнал The Conservative (1915-23), в котором публикует свою поэзию, а также статьи и эссе, написанные как специально для этого издания, так и те, что были им посланы в другие журналы. Всего выходит 13 выпусков The Conservative. Позднее Necronomicon Press переиздадут эти выпуски среди прочих трудов Лавкрафта. В дальнейшем Лавкрафт становится Президентом и Главным Редактором UAPA.

Уже имея опыт написания художественной литературы ранее ("The Beast in the Cave" (1905) и "The Alchemist" (1908)) и теперь окунувшись в мир любительской прозы, Лавкрафт снова берется за перо, как писатель-фантаст. Впервые с 1908 года. В 1917 успешно издаются "The Tomb" и "Dagon". Теперь основным занятием и увлечением автора становится именно проза, поэзия и журналистика.

В 1919 годе нервный приступ случается уже с матерью Лавкрафта. И, также, как и его отца, ее помещают в клинику, откуда она не выходит до самой смерти. Она умирает 24 мая 1921 года. Лавкрафт сильно переживает смерть матери, но через несколько недель в его жизни происходит серьезная перемена - на конференции журналистов-любителей в Бостоне 4 июля 1921 года он встречает женщину, которая впоследствии станет его женой. Это была Соня Хафт Грин, еврейка российского происхождения, семью годами старже самого Говарда. С первой встречи они находят очень много общего друг в друге и Лавкрафт часто посещает ее в Бруклине в 1922 году. Их отношения не били секретом и поэтому сообщение о свадьбе 3 марта 1924 года не явилось неожиданностью для их друзей. Зато это было полной неожиданностью для его теток, которых он оповестил только в письменном виде и то, после того, как бракосочетание уже имело место быть.

Лавкрафт переезжает к жене в Бруклин и дела в их семье идут не сказать, чтобы плохо - он тогда уже зарабатывает как профессиональный писатель, публикуя свои ранние работы в Weird Tales, а Соня содержит вполне процветающий шляпный магазин на Пятой авеню в Нью-Йорке.

Но позднее магазин разоряется, а Лавкрафт лишается работы редактора в Weird Tales. К тому же, Сонино здоровье ухудшается и ее кладут в лечебницу Нью Джерси. Первого января 1925 года Соня уезжает в Кливленд, чтобы начать дело там, а Лавкрафт переселяется в однокомнатную квартиру в одном из районов Бруклина, под названием Ред Хук (Red Hook). Имея много знакомых в городе, он не чувствует себя совсем чужим и покинутым. В это время из под его пера выходят такие вещи, как "The Shunned House" (1924), "The Horror at Red Hook" и "He" (оба также 1924).

В начале 1926 Лавкрафт задумывает вернуться в Провиденс, по которому скучает все это время. В этот же моммент его брак дает трещину и позднее (в 1929) распадается окончательно.

Вернувшись 17 апреля 1926 года в Провиденс, Лавкрафт не ведет отшельнический образ жизни, как это было в период с 1908 по 1913. Наоборот, он много путешествует по старинным местам (Quebec, New England, Philadelphia, Charleston, St. Augustine) и плодотворно работает. В это время он пишет одни из самых лучших своих вещей, среди которых "The Call of Cthulhu" (1926), "At the Mountains of Madness" (1931), "The Shadow out of Time" (1934-35). В то же время он ведет обширную переписку как со соими старыми друзьями, так и со многими молодыми авторами, которые своей карьерой на этом поприще обязаны во многом Лавкрафту (August Derleth, Donald Wandrei, Robert Bloch, Fritz Leiber). В это время им написано множество статей по политике и экономике, а также по всем тем предметам, которые его продолжали инересовать - от философии и литературы до истории и архитектуры.

Особенно тяжелыми приходятся последние два-три года жизни автора. В 1932 умирает одна из его теток, Мисс Кларк и Лавкрафт в 1933 переезжает в комнату в доме 66 по Колледж Стрит вместе со своей второй теткой, Мисс Ганвелл. После самоубийства Роберта Говарда, одного из самых близких его друзей по переписке, Лавкрафт впадает в депрессию. В это же время прогрессирует заболевание, которое потом явится причиной его смерти - рак кишечника.

Зимой 1936-1937 болезнь настолько прогрессирует, что Лавкрафта помещают в больницу (Jane Brown Memorial Hospital) 10 марта 1937. Где он и умирает пять дней спустя.

Похоронен Лавкрафт 18 марта 1937 года на фамильном участке на клладбище Свон Поинт (Swan Point Cemetery). На простом надгробии помимо имени, дат рождения и смерти, всего одна надпись - "I AM PROVIDENCE"...

0

2

Грибы с Юггота
Написано в 1929-1930 годах
На русском языке впервые опубликовано в книге "Азатот" в 2001 году.
Существующие переводы:
О. Мичковский - в "Азатот"

       
         
I. Книга

В квартале возле пристани, во мгле
Терзаемых кошмарами аллей,
Где призраки погибших кораблей
Плывут, сливаясь с дымкой, по земле,
Мой взгляд остановился на стекле
Лачуги, превращенной в мавзолей
Старинных книг - десятки штабелей
Пылились подле стен и на столе.

С волнением шагнув под низкий свод,
Одну из книг раскрыл я наугад,
Но с первых строк меня швырнуло в пот,
Как если бы я принял сильный яд.
Я в страхе огляделся - дом был пуст,
И только смех слетал с незримых уст.

         
II. Преследователь

Заветный том за пазухой держа
И сам как будто бесом одержим,
Я мчался, озираясь и дрожа,
По грязным и разбитым мостовым.
Из затхлой глубины кирпичных ниш
За мной следили окна. В вышине
Маячили громады черных крыш -
От вида их тоскливо было мне.

Зловещий смех по-прежнему звучал
В моем воображении больном,
И, думая о томе, я гадал,
Какие бездны зла таятся в нем.
Меж тем вдали все топот раздавался
Как если бы за мною кто-то гнался!

         
III. Ключ

Я все никак опомниться не мог
От странных слов, чей тон был столь суров,
А потому, взойдя на свой порог,
Был бледен - и закрылся на засов.
Со мной был том, а в нем - заветный путь
Через эфир и тот святой заслон,
Что скрыл от нас миров запретных жуть
И сдерживает натиски времен.

В моих руках был ключ к стране видений -
Закатных шпилей, сумеречных рощ,
Таящихся за гранью измерений,
Земных законов презирая мощь...
Пока я бормотал оторопело,
Окно мансарды тихо заскрипело.

         
IV. Узнавание

И вновь вернулся тот блаженный час,
Когда - еще ребенком - я забрел
В лощину, где дремал могучий вяз
И тени населяли мглистый дол.
В плену растений, как и в прошлый раз,
Томился символ, врезанный в престол
В честь Безымянного, кому с террас
Века назад кадили чадом смол.

На алтаре покоился скелет...
Я понял, что мечтам моим конец,
И я не на Земле в кругу планет,
Но на коварном Югготе. Мертвец
Исторгнул стон, за всех живых скорбя,
И в бледной жертве я узнал - себя!

         
V. Возвращение

Дух объявил, что он меня возьмет
В то место, где когда-то был мой дом,
В чудесный край на берегу морском,
Где высится сверкающий оплот. -
К нему крутая лестница ведет
С перилами из мрамора. Кругом
Тьма куполов и башен. Но пером
Живописать все это - кто рискнет?

Поверив искусителя речам,
Я вслед за ним поплыл через закат
Рекой огня вдоль золотых палат
Богов, душимых страхом по ночам.
Потом - сплошная ночь и моря плач.
"Ты жил здесь, - молвил дух, - когда был зряч!"

         
VI. Лампада

В пещере, где служили Сатане,
Куда ходы нечистые вели,
Прорытые отродьями земли,
Где символы виднелись на стене,
Чей тайный смысл постичь, увы, не мне,
Старинную лампаду мы нашли -
Ее латунь сверкала и в пыли,
Остатки масла плавали на дне.

Нарушив сорока веков запрет,
Мы свой трофей из праха извлекли
И к темным каплям спичку поднесли,
Гадая, вспыхнет масло или нет.
Лампада занялась - и сонм теней
Возник в дрожащем зареве над ней!

         
VII. Холм Замана

Зеленый склон лесистого холма
Взметнулся над старинным городком
В том месте, где шатаются дома
И колокол болтает языком.
Две сотни лет - молва на всех устах
О том, что на холме живет беда,
О туловище, найденном в кустах,
О мальчиках, пропавших без следа.

Стоял на склоне хутор, но и тот
Исчез, как испарился. Почтальон
Сказал об этом в Эйлсбери. Народ
Сбегался поглядеть со всех сторон.
И слышалось: "Почтарь-то, видно, врет,
Что видел у холма глаза и рот!"

         
VIII. Порт

В десятке миль от Аркхэма я влез
На скальную гряду вдоль Бойнтон-Бич,
Спеша долины Инсмута достичь,
Пока закат не обагрил небес.
На синей глади - зыбок и белес -
Маячил парус. Не могу постичь,
Чем он так ужаснул меня, что клич
В моих устах остался без словес.

Я вспомнил древний инсмутский девиз:
"Уходим в море!", и последний луч
Озолотил громады сонных круч,
Откуда столько раз глядел я вниз.
Вдали простерся город - море крыш.
Но странно - в нем царили мрак и тишь.

         
IX. Двор

Я помнил этот город с давних пор -
Рассадник скверны, где безродный сброд
Колотит в гонги и молитвы шлет
Чужим богам из чрева смрадных нор.
Колдобин сторонясь и нечистот,
Меж стен гнилых я крался, словно вор.
Потом свернул в какой-то темный двор,
Надеясь, что застану в нем народ.

Но двор был пуст, и проклял я тот час,
Когда нашел дорогу в эту глушь.
Вдруг двадцать окон осветилось враз,
И в них замельтешили - что за чушь! -
Танцующие толпы мертвецов.
Все, как один, без рук и без голов!

         
X. Голубятники

Мы шли через трущобы. Грех, как гной,
Коробил кладку стен, и сотни лиц
Перекликались взмахами ресниц
С нездешними Творцом и Сатаной.
Кругом пылало множество огней,
Повсюду колотили в барабан,
И с плоских крыш отряды горожан
Пускали в небо черных голубей.

Я знал, что те огни чреваты злом,
А птицы улетают за Предел,
Но с чем они вернутся под крылом,
О том я даже думать не хотел.
И каждый испытал священный страх,
Взглянув на то, что было в их когтях.

         
XI. Колодец

Сет Этвуд в свои восемьдесят лет
Затеял рыть колодец у ворот.
На пару с юным Эбом старый Сет
Трудился дни и ночи напролет.
Мы думали - одумается дед,
Но вышло все как раз наоборот:
Эб тронулся, а Сет дал задний ход
И сам себя отправил на тот свет.

Как только был закопан дедов гроб,
Мы бросились к колодцу - злу вине -
Но в нем нашли лишь ряд железных скоб,
Терявшийся в зловещей глубине.
И скольверевка ни была б длинна,
До дна не доставала ни одна!

         
XII. Наследник

Кто шел в Зоар, выслушивал совет:
Не пользоваться бригсхильской тропой,
Где Душка Боткине, вздернутый толпой,
Оставил по себе кошмарный след.
Отправившись туда, я увидал
Плющом увитый домик под горой
И вздрогнул - он смотрелся как жилой,
Хотя и сотни лет пропустовал.

Пока я наблюдал, как меркнет день,
Из верхнего окна донесся вой.
Я поднял взор - в окне мелькнула тень -
И я помчался прочь, едва живой.
Будь проклят этот дом с его жильцом -
Животным с человеческим лицом!

         
XIII. Гесперия

Заря, в морозной дымке пламенея
Над шпилями и скатами строений,
В страну заветных грез и настроений
Зовет меня, и я слежу, бледнея,
За тем, как облака - то каменея,
То истончаясь в череде вращении -
Претерпевают сотни превращений,
Одно другого краше и чуднее.

Гесперия - страна зари вечерней.
Там Время начинает свой отсчет,
Туда от века избранных влечет
Из дольних сфер, что созданы для черни.
Влечет неудержимо, но увы! -
Туда не попадем ни я, ни вы.

         
XIV. Звездовей

В известный час скупых осенних дней,
Когда в окне затеплится свеча,
По улицам, сухие листья мча,
Гуляет звездный ветер - звездовей.
Печной дымок, послушный лишь ему,
Творит за пируэтом пируэт -
Он вторит траекториям планет,
А с юга Фомальгаут сверлит тьму.

В такую ночь поэты узнают
Немало тайн о югготских грибах
И о цветах, что в сказочных садах
На континентах Нитона растут.
Но все, что в этот час приснится им,
Уже к утру развеется как дым!

         
XV. Антарктос

В глубоком сне поведала мне птица
Про черный конус, что стоит во льдах
Один как перст - над ним пурга глумится,
На нем лежит тысячелетий прах.
Та часть его, что подо льдом таится,
В былые дни внушала Древним страх.
Теперь о ней не помнит и Денница,
Единственная гостья в тех краях.

Иной смельчак, пройдя через невзгоды
Ледового пути - мороз, буран -
Сказал бы: "Что за странный жест природы -
Создать такой неслыханный курган!"
Но горе мне, узревшему во сне
Взгляд мертвых глаз в хрустальной глубине!

         
XVI. Окно

В старинном доме с лестницей витой,
Где жили мои прадеды, одно
Манило и влекло меня - окно,
Заложенное каменной плитой.
В плену у грез, я с детства жил мечтой -
Узнать, какой секрет хранит оно,
И часто подходил к нему. Темно
И пыльно было в комнате пустой.

Лишь много лет спустя в свой уголок
Я пару камнетесов пригласил.
Они трудились, не жалея сил,
Но, сделав брешь, пустились наутек.
А я, взглянув в проем, увидел в нем
Тот мир, где я бывал, забывшись сном.

         
XVII. Память

В посеребренной звездами ночи
Дремала степь, вся в лагерных кострах,
Чьи языки, в стада вселяя страх,
Лизали мрак, остры и горячи.
На юге - там, где степь во всю длину
Ныряла вниз - темнел зигзаг стены,
Как будто некий змей из глубины
Там камень превратился в старину.

Куда попал я и каким путем? -
Метался я, судьбу свою кляня.
Вдруг чья-то тень, поднявшись над костром,
По имени окликнула меня.
Приблизившись, я встретил мертвый взгляд.
Зачем я пил надежд напрасных яд!

         
XVIII. Йинские сады

За той стеной, чьих лет никто не счел,
Чьи башни поросли седыми мхами,
Лежат сады с нарядными цветами,
С порханьем птиц, и бабочек, и пчел.
Там стаи цапель дремлют над прудами
И царственные лотосы цветут,
Там звонкие ручьи узоры ткут
Среди деревьев с яркими плодами.

Так думал я, наивно веря снам,
В которых уж не раз случалось мне
Приблизиться к внушительным вратам
В той исполинской каменной стене.
И вот я у стены... но где же вход?
Вы мне солгали, сны! В ней нет ворот!

         
XIX. Колокола

Из года в год в часы ночного бденья
Я слышал колокольный перезвон,
Протяжный и глухой - казалось, он
Заоблачного был происхожденья.
Среди полузабытых грез и снов
Искал я ключ к разгадке этой тайны
И, думается, вспомнил не случайно
Шпиль в Инсмуте и белых чаек зов.

Но как-то в марте шум дождя ночного
Взбодрил мне память, где царила мгла,
И я припомнил, словно сон бредовый,
Ряд башен, а на них - колокола.
И вновь раздался, звукам ливня вторя,
Знакомый звон - со дна гнилого моря!

         
XX. Ночные бестии

Какие подземелья их плодят,
Рогатых черных тварей, чьи тела
Влачат два перепончатых крыла,
А хвост - двуострый шип, в котором яд?
Они меня хватают и летят
В миры, где торжествуют силы зла,
Где разум обволакивает мгла...
И когти и щекочут, и язвят.

Кривые пики Тока одолев,
Мы с лету низвергаемся на дно
Геенны - там есть озеро одно,
Где часто дремлют шогготы, сомлев.
И так из ночи в ночь, и несть конца
Визитам этих бестий без лица!

         
XXI. Ньярлатхотеп

Он объявился под конец времен -
Египта сын, высок и смуглолиц.
Пред ним феллахи простирались ниц,
Цвет ризы его был закату в тон.
К нему стекался люд со всех сторон,
Охочий до пророчеств и чудес,
И даже дикий зверь, покинув лес,
Спешил к Ньярлатхотепу на поклон.

Все знали, что настал последний час,
И было так: сперва ушли моря,
Потом разверзлась суша, и заря
Скатилась на оплоты смертных рас.
В финале Хаос, вечное дитя,
С лица Вселенной Землю стер шутя.

         
XXII. Азатот

Я вторгся с вездесущим бесом в паре
Из мира измерений - за Предел,
Туда, где нет ни времени, ни твари,
Но только Хаос, бледен и дебел.
Непризнанный ваятель мирозданья,
Он жадно и бессвязно бормотал
Какие-то смешные предсказанья
И сонм крылатых бестий заклинал.

В его когтях надрывно голосила
Бесформенная флейта в три дыры -
Не верилось, что в звуках этих сила
Которой покоряются миры.
"Я есмь Его Глашатай," - дух съязвил
И Божеству затрещину влепил.

         
XXIII. Мираж

Не знаю, есть ли он на самом деле,
И где - на небесах иль на земле -
Тот край, которым грежу с колыбели,
Седых столетий тонущий во мгле.
Закрыв глаза, я вижу цитадели,
И ленты рек, и церковь на скале,
И переливы горней акварели,
Точь-в-точь как на закате в феврале.

Я вижу заболоченные дали,
Слежу за тенью птичьего крыла
И слышу звон, исполненный печали,
Со стороны старинного села.
Но где тот чародей, что скажет мне,
Когда я был - иль буду - в той стране?

         
XXIV. Канал

В одном из снов я посетил район,
Где вдоль домов, ограбленных нуждой,
Тянулся ров, заполненный водой,
Густой, как кровь, и черной, как гудрон.
От вялых струй дух тлена исходил,
Стесняя грудь предчувствием беды,
И лунный свет сочился на ряды
Пустых жилищ с осанкою могил.

Ни стук шагов, ни скрип оконных рам
Не нарушали мрачной тишины -
Был слышен только мерный плеск волны,
Уныло льнущей к мертвым берегам.
С тех пор, как мне приснился этот сон,
Меня терзает мысль: не явь ли он?

         
XXV. Сен-Тоуд

"Сен-Тоудского звона берегись!" -
Услышал я, ныряя в тупики
И переулки к югу от реки,
Где легионы призраков вились.
Кричал одетый в рубище старик,
Который в тот же миг убрался прочь,
А я направил шаг в глухую ночь,
Не ведая, что значил этот крик.

Я шел навстречу тайне и дрожал,
Как вдруг (я было принял их за бред)
Еще два старца каркнули мне вслед:
"Когда пробьет Сен-Тоуд - ты пропал!"
Не выдержав, я бросился назад,
И все же он настиг меня - набат!

         
XXVI. Знакомцы

Селянин Джон Уэтли жил один
Примерно в миле вверх от городка.
Народ его держал за чудака,
И, правду говоря, не без причин.
Он сутками не слазил с чердака,
Где рылся в книгах в поисках глубин;
Лицо его покрыла сеть морщин,
В глазах сквозила смертная тоска.

Когда дошло до воя по ночам,
О Джоне сообщили в желтый дом;
Из Эйлсбери пришли за ним втроем,
Но в страхе воротились. Их очам
Предстали два крылатых существа
И фермер, обращавший к ним слова.

         
XXVII. Маяк

Над Ленгом, где скалистые вершины
Штурмуют неприступный небосвод,
С приходом ночи зарево встает,
Вселяя ужас в жителей долины.
Легенда намекает на маяк,
Где в скорбном одиночестве тоскует
И с Хаосом о вечности толкует
Последний из Древнейших, миру враг.

Лицо его закрыто желтой маской,
Чьи шелковые складки выдают
Черты столь фантастичные, что люд
Издревле говорит о них с опаской,
Веками поминая смельчака,
Который не вернулся с маяка.

         
XXVIII. Предвестники

Есть ряд вещей, рождающих во мне
Такое чувство, будто бы вот-вот
Одно из тех чудес произойдет,
Которые бывают лишь во сне:
Нагрянет ли незваное извне,
Иль сам я попаду в круговорот
Безумных авантюр, пиров, охот
В уже не существующей стране?

Среди таких вещей - холмы, зарницы,
Глухие села, шпили городов,
Закаты, южный ветер, шум садов,
Морской прибой, старинных книг страницы.
В их дивных чарах - жизни оправданье,
Но кто прочтет их тайное посланье?

         
XXIX. Ностальгия

Один раз в год над морем раздается
Призывный клич и гомон птичьих стай,
По осени спешащих в дальний край,
Откуда их пернатый род ведется.
Узнав о нем из грез, они томятся
По рощам, где над лентами аллей
Сплелись густые ветви тополей,
Где все усеял яркий цвет акаций.

Они полны надежды, что вот-вот
Покажется высоких башен ряд,
Но, видя впереди лишь версты вод,
Из года в год ни с чем летят назад.
И купола в холодной глубине
Веками ждут и видят их во сне.

         
XXX. Истоки

Меня не привлекает новизна -
Ведь я родился в старом городке,
Где видел из окна, как вдалеке
Колдует пристань, призраков полна.
Затейливые шпили золоты
От зарева закатного костра,
На крышах - с позолотой флюгера:
Вот истинный исток моей Мечты.

Реликвии эпохи суеверий
Таят в себе соблазн для духов зла,
И те несут нам веры без числа
Из всех миров, где им открыты двери.
Они рвут цепи Времени - и я
Встречаю Вечность, их благодаря.

         
XXXI. Древний город

Он гнил, когда был молод Вавилон.
Бог знает сколько эр он продремал
В земле, где наших заступов металл
Из плит его гранитных высек звон.
Там были мостовые и дворцы
И статуи, похожие на бред, -
В них предков нам оставили портрет
Неведомых ваятелей резцы.

И вот - мы видим лестничный пролет,
Прорубленный сквозь грубый доломит
И уходящий в бездну, что хранит
Знак Древних и запретных знаний свод.
И мы б наверняка в нее сошли,
Когда б не гром шагов из-под земли!

         
XXXII. Отчуждение

Телесно оставаясь на земле,
Чему свидетель - пепельный рассвет,
Душою он скитался меж планет,
Входя в миры, лежащие во зле.
Пока не пробил час, ему везло:
Он видел Яддит - и не поседел,
Из гурских областей вернулся цел, -
Но как-то ночью зовы принесло...

Наутро он проснулся стариком,
И мир ему предстал совсем другим -
Предметы расплывались, словно дым,
Вся жизнь казалась сном и пустяком.
С тех пор он держит ближних за чужих,
Вотще стараясь стать одним из них.

         
XXXIII. Портовые свистки

Над крышами и остовами шпилей
Всю ночь поют портовые свистки.
Мотивы их исполнены тоски
По ярости штормов и неге штилей.
Чужие и не внятные друг другу,
Но слитые секретнейшей из сил,
Колдующих за поясом светил,
В поистине космическую фугу.

С их звуками в туманы наших снов
Вторгаются, туманные вдвойне,
Видения и символы извне,
Послания неведомых миров.
Но вот вопрос: какие корабли
Доносят их до жителей Земли?

         
XXXIV. Призванный

Тропа вела меж серых валунов,
Пересекая сумрачный простор,
Где из земли сквозь дыры затхлых нор
Сочился тлен неведомых ручьев.
Могильной тишины не оживлял
Ни ветерок, ни шелест листвяной.
Пейзаж был гол, пока передо мной
Стеной не вырос исполинский вал.

Весь в зарослях густого сорняка,
Он походил на призрачный чертог,
И марш ступеней не для смертных ног
Взбирался по нему под облака.
Я вскрикнул - и узнал звезду и эру,
Которыми был призван в эту сферу.

         
XXXV. Вечерняя звезда

Я разглядел ее надменный лик
Сквозь золото закатного холста.
Она была прозрачна и чиста.
Все ярче разгораясь в каждый миг.
С приходом тьмы ее янтарный свет
Ударил мне в глаза, как никогда:
Воистину, вечерняя звезда
Способна быть навязчивой, как бред.

Она чертила в воздухе сады,
Дворцы и башни, горы и моря
Миров, которым с детства верен я,
Повсюду различая их следы.
В ту ночь я понял, что ее лучом
Издалека привет мне слал мой дом.

         
XXXVI. Непрерывность

Предметы старины хранят налет
Неуловимой сущности - она
Бесплотна, как эфир, но включена
В незыблемый космический расчет.
То символ непрерывности, для нас
Почти непостижимой, тайный код
К тем замкнутым пространствам, где живет
Минувшее, сокрытое от глаз.

Я верю в это, глядя, как закат
Старинных ферм расцвечивает мох
И пробуждает призраки эпох,
Что вовсе не мертвы, а только спят.
Тогда я понимаю, как близка
Та цитадель, чьи стороны - века.

0


Вы здесь » Castle Of WinterMoon » Классика » Говард Лавкрафт